Руководитель «Музея истории органов безопасности во владимирской области», расположенного в здании УФСБ региона, - Андрей Соловьёв. Он отдал годы службы в органах безопасности, а сегодня как гражданский специалист работает хранителем этого удивительного музея и исследует историю. Кропотливо собранные экспонаты охватывают эпоху с давних времен до современности. О каждом есть, что рассказать!
Знаете ли вы, например, что с 1912 по 1916 год начальником Владимирского губернского жандармского управления был полковник Немирович-Данченко, - двоюродный брат знаменитого театрального деятеля? А ведь был!
Первые шаги послереволюционных органов безопасности передает реконструированная обстановка кабинета сотрудника ГубЧК. Здесь стол под зеленым сукном, на вешалке - потертая кожанка и кобура с «Маузером». На стенах – фотографии первых руководителей ЧК. Служить туда приходили и люди с царскими орденами. Специалисты дореволюционных правоохранительных структур помогали наладить работу ЧК.
Андрей Соловьев еще и публикует свои исследования по истории органов безопасности Владимирского края. В его книге «Образование Владимирской губернской чрезвычайной комиссии. 1918 г.», о презентации которой «ВВ» рассказывали в 2021 году, автор впервые опубликовал многие архивные документы той бурной поры.
Андрей Борисович рассказал, что работает сейчас над новой книгой о деятельности владимирских органов безопасности в тылу во время Великой Отечественной войны. И стремится показать работу органов НКВД всесторонне. А действовали они далеко не только как репрессивные структуры.
- Разнообразие вопросов, которыми занимались в войну сотрудники НКВД, поражает даже меня, хоть я по роду службы хорошо знаком с нашей системой, - увлеченно рассказывает Андрей Борисович.
Например, велась военная цензура писем, которые шли на фронт. Даже штампик на письме ставился: «Просмотрено военной цензурой». Не только защитой гостайны при этом занимались. Изымались письма на фронт с жалобами родных на своё плохое материальное положение, чтобы не подрывать боевой дух солдат.
Но органы НКВД этим не ограничивались, а проводили проверку этих жалоб. И если факты подтверждались, то принимались меры - или через партийные органы, или непосредственно органами безопасности по улучшению условий жизни людей.
- Кого-то на работу устроили, кому-то участок выделили, кому-то тёплые вещи выдали. А бывало, что и руководителей, которые «зажимали» все это для людей, привлекали к ответственности, - говорит Андрей Соловьев.
В экспозиции есть и письмо во Владимирский горком партии из городского отдела НКВД о том, что на ОЗПО - Опытном заводе прецизионного оборудования (потом - объединение «Техника») в мае 1942 года безобразно было организовано общественное питание рабочих. За 50-60 копеек труженикам предлагали суп из подболточной муки, сухих помидоров и небольшого количества рыбы и стопка чая. Не хватало ложек и посуды, из-за чего рабочие опаздывали на работу с обеда. И орган НКВД обращался в горком партии: примите меры!
Ивановское управление НКВД, анализируя ситуацию, инициировало обращение по поводу практики работы народных судов Ивановской области (в которую до 1944-го входила большая часть Владимирщины). Суды часто привлекали к ответственности и отправляли в тюрьму женщин за прогулы, за опоздания, за мелкие хищения. Их - в тюрьму. А у них мужья и братья на фронте, дети оставались беспризорниками или отправлялись в детдом. И соответствующий документ был направлен в Верховный суд РСФСР, наркому юстиции и Молотову как председателю Государственного комитета обороны, чтобы по таким фактам судебных решений принимались разумные меры с целью нормализовать положение тружеников тыла.
А вот что касается последующих волн пересмотра дел и реабилитации. Тут тоже не все не так однозначно, по словам Андрея Соловьева.
Например, еще до войны был осужден и расстрелян начальник Вязниковского аэроклуба. Поскольку он имел польское происхождение, его обвинили в шпионаже в пользу Польши. Впоследствии реабилитировали. Получается, он не был шпионом. А вот нарушения в работе у него были: использование топлива и самолета в личных интересах, невыдача теплой одежды и обуви курсантам, необходимых в полете. Конечно, эти злоупотребления негативно сказывались на летной подготовке будущих курсантов летных училищ. «Вредитель откровенный, шел на подтасовки, по сути дела гробил технику, готовил негодных специалистов», - вот каким, по словам Андрея Соловьева, выглядит этот начальник аэроклуба. Состав этого преступления (не шпионажа) налицо. По уму-то можно было позже переквалифицировать дело со шпионажа на другую статью УК, а не реабилитировать такого руководителя полностью, полагает руководитель музея.
В экспозиции видим круглые магазины для пистолетов-пулеметов ППШ, которые выпускали на ковровском заводе №2, ныне - имени Дегтярёва. По опыту войны с Финляндией устройство этого магазина специалистам завода было поручено в считанные часы скопировать с магазина финского пистолета-пулемета «Суоми». Инженеры сделали, что смогли, по сути, в авральных обстоятельствах. А запущенные в серию первые магазины давали сбой. И тот самый руководитель из Наркомата вооружения, который специалистов торопил в самом начале, поручил уволить с их с завода, а дело передать в следственные органы. Но органы разобрались. Спецкомиссия сделала заключение: инженеры завода не виноваты, а причиной сбоев стала неправильная организация производства, а она зависела от наркомата и директора завода. Дело на инженеров было закрыто за отсутствием состава преступления.
И вот вопрос, которым задается на этом примере Андрей Соловьев:
- Да, репрессии были, никто не отрицает. Но кто же в них виноват? Не такие ли руководители, в том числе, которые, боясь ответственности, пытались обвинить подчиненных. Поэтому мы за то, чтобы если открывать полную правду, то открывать ее всю.
Поэтому его внимание привлекла книга Василия Красильщикова «Ъ: О репрессиях 1920-1930 годов на Владимирской земле», вышедшая во Владимире в 2023 году.
По мнению Андрея Соловьева, автор, который пишет о судьбах родственников, во многих места не объективен и не точен, а достоверность и исторический подход важны, если работа подается как беспристрастное историческое исследование.
Андрей Соловьев поднял те же архивные уголовные дела, на которые ссылается Василий Красильщиков. И выяснил целый ряд фактов, которые считает неверно или предвзято отраженными в книге.
К примеру, есть рассказ о судьбе священника из села Лыково Александра Никольского. Красильщиков о нем рассказывает так: в январе 1921 года Никольский на церковной службе провозгласил «вечную память» царю Александру I. После этого был арестован, помещен во Владимирскую губернскую тюрьму «по обвинению в антисоветской деятельности, с чем он был категорически не согласен». В июле 1921-го признан классовым врагом и приговорен к заключению в лагерь принудительных работ сроком на пять лет с содержанием под стражей. Однако в октябре того же года наказание пересмотрели, и батюшка получил условный срок.
- А вот как все было на самом деле,- рассказывает Андрей Соловьев, и показывает архивное уголовное дело Владимирской ГубЧК № П-5050 по обвинению Никольского Александра Алексеевича. - На самом деле, у чекистов в отношении Никольского появились вопросы не столько в связи с поминанием давно почившего царя на церковной службе, а вследствие подозрений о сотрудничестве батюшки с Владимирским губернским жандармским управлением.
Об этом были показания старого революционера Ивана Абрамов: что, якобы, священник Никольский вел слежку за неблагонадежными прихожанами, о поведении которых доносил жандармам.
Кроме того, имелись сведения, что Никольский агитировал против советской власти, срывал мероприятия по продразверстке и так далее.
- Значит, было основание для привлечения священника к ответственности. Но в ходе следствия, которое было проведении подтвердить, ни опровергнуть то, что он сотрудничал с охранкой, не удалось, поэтому он был выпущен, - говорит Андрей Соловьев.
Он уточняет, что ни в какую губернскую тюрьму Александр Никольский не помещался, а был отправлен во «2-й район милиции» — в данном случае, это было что-то наподобие КПЗ или ИВС при одном из отделов милиции города Владимира.
Далее Андрей Соловьев показывает лист 65 из дела и объясняет, что наказание для священника Никольского оказалось куда более мягким, нежели об этом написано в вышеуказанной книге. Приговор в отношении лыковского священника формулируется так: «заключить во Владимирский лагерь принудработ сроком на два (2) года, с содержанием под стражей…» А не на пять лет.
- Зачем Красильщиков в два с половиной раза увеличил срок заключения? - задается вопросом руководитель музея.
И затем указывает, что далее в книге Василий Красильщиков рассказывает и о печальной судьбе другого родственника - муромского священника Василия Никольского, арестованного в 1937 году за участие в Муромской контрреволюционной террористической организации и приговоренного к высшей мере наказания в декабре того же года.
В 1956 году Президиум Владимирского областного суда отменил этот приговор 1937 года в отношении Никольского и прекратил уголовное дело за недоказанностью обвинений.
Андрей Соловьев признает: муромские следователи в 37-м году при ведении дела откровенно схалтурили.
- Однако если ознакомиться с материалами дела, то среди тех, кто обвинялся вместе с Никольским и с кем он был близко знаком, были откровенные враги, как советской власти, так и своей страны, - делает вывод Соловьев.
Он исходит из признательных показаний фигурантов. Например, активистка так называемого подпольного монастыря А. Короткова, проходившая по тому же делу, по ее словам не скрывала своей враждебности к режиму, и признавалась, в частности: «Я, еще не находясь в подпольном монастыре, не стала обучать своего сына в советской школе, боясь того, что его могут воспитать в советском духе, а стала учить его на дому. …Мне посоветовали обучать его немецкому языку с тем, чтобы в случае войны и победы Германии над СССР, у нас был бы свой человек, способный оказывать помощь Германии…».
Утверждение Василия Красильщикова о том, что подобные показания могли быть даны под физическим и моральным давлением, Андрей Соловьев отвергает:
- В деле нет подтверждения ни того, что методы физического и морального давления применялись, ни того, что они не применялись. Дел, возбужденных по нарушениям соцзаконности сотрудниками органов НКВД в связи с этим следствием также нет.
Он подчеркивает, что в поле зрения органов тогда попали те, кто раньше уже имел приговоры. К примеру, торговка, ранее судимая «за растранжиривание церковного имущества», и священник, ранее судимый за сокрытие валюты.
- Вряд ли в действительности существовала «контрреволюционная церковно-фашистская диверсионно-террористическая организация» в Муроме. Но фактом является то, что существовала группа людей, враждебно настроенных против Советской власти, лишившихся с ее установлением определенных привилегий. И местом их притяжения служили православные церкви, - делает вывод Соловьев на основании того же архивного дела.
Не согласен Андрей Соловьев с изложением Василием Красильщиковым фактов и обстоятельств, когда пишет о судьбе зятя священника села Лыково А. Никольского Александра Красильщикова. С 1932 года А. Красильщиков руководил владимирским районным отделением кооператива «Молокосоюз», в 1933 году занял пост заведующего Владимирским городским финансовым отделом, а в 1934-м стал секретарем Владимирского райисполкома. С 1935 года — вновь заведующий Владимирским райфинотделом.
- Например, автор подчеркивает, что А. Красильщиков был грамотным управленцем. Однако почему-то не указывает, что этот управленец в 1932 году был судим, причем вовсе не по политическим мотивам, а по статье 111 УК РСФСР («Бездействие власти, т.е. невыполнение должностным лицом действий, которые оно по обязанности своей службы должно было выполнить…», - отмечает Соловьев.
И еще пример: в допросе 1 января 1939 года по результатам экспертного заключения, по версии автора, А. Красильщиков «дал подробнейший ответ на это заключение экспертов, в котором пункт за пунктом обосновал правомерность своих действий…», как указывает автор книги.
А вот Андрей Соловьев в протоколе этого допроса обнаружил в словах обвиняемого то, что он признавал недочеты и «грубые нарушения в налоговой политике», а не «обосновывал правомерность своих действий».
- Александр Красильщиков отрицал только вредительский и контрреволюционный умысел в своих действиях, то есть субъективную сторону предъявляемого ему обвинения, в чем с ним нельзя не согласиться, - отмечает Соловьев.
И добавляет:
«В итоге 15 февраля 1940 года в заседании Военного трибунала Московского военного округа А. Красильщиков был оправдан. Конечно, никаким «врагом народа» и «вредителем» он не был, но в его работе имели место многочисленные нарушения и злоупотребления. Однако, видимо, благодаря связям, он в итоге отделался лишь полутора годами тюремного заключения».
В целом позиция руководителя «Музея органов безопасности Владимирской области» по поводу новой книги о репрессиях 20-х – 30-х годов такова:
- Мы очень много сейчас говорим о том, что надо бороться с фальсификацией истории. Только почему-то обычно при этом кивают на Запад. А вообще-то надо начинать с себя. Понимаю, что, когда пишешь о родственниках, действительно писать очень тяжело. Особенно если в архиве прочитаешь о них что-то негативное. Хочется отбелить, все-таки родной человек. Поэтому либо лучше не писать, либо уж писать всё и честно.
...А материалы экспозиции логично приводят из давних лет в наши дни. В музее уже размещены образцы трофейного оружия западного происхождения, которое используется против российских военных в зоне СВО. А стало оно трофеями и экспонатами музея благодаря современным сотрудникам органов безопасности.